В две тысячи третьем году мне довелось попасть на Грушинский фестиваль. До этого фестиваля опыта подобных выездов на природу у меня был разве что один, когда мы ездили на байк-шоу под Малоярославец. Когда научились совершенно нетрезвыми очень быстро ставить палатку и разбивать лагерь. Тут же всё иначе, так как до самого фестиваля придётся ехать на электричке, а значит палатки, котелки и прочую походную утварь придётся тащить на своём горбу. Что тут поделаешь? Да ничего, но ехать надо, так как когда ещё я попаду на этот фестиваль?
Изначально мы ехали впятером. Таким скромным лагерем и переночевали в двух палатках. Надо отдать должное, под Самарой июль уже очень тёплый и можно было вообще без тёплых вещей туда ехать. Да и с погодой нам тоже очень повезло: испепеляющее солнце и жара все три дня, что мы там провели. К следующему вечеру наш лагерь разросся до двадцати человек, вот тогда стало совсем весело, особенно после того, как доварился наконец-таки суп, который поспевал в течение всего дня с переменным успехом. Как сейчас помню, суп был самым наваристым из тех, что я когда-либо ел. Голод и не такие чудеса творит.
Но что всё о быте. Главное на фестивале — атмосфера. Атмосфера субкультуры, царящей над поляной на Мастрюковских озёрах. Тогда впервые услышал живьём Андрея Козловского и группу Грассмейстер. Очень долго я искал их записи в интернете — их практически нигде не было. Целый день бродили от одной поляны к другой, слушая различных артистов. Больше всего времени мы провели возле сцены «На пеньках». Именно там Андрей Козловский постоянно и зажигал своим блюзом (Андрея я встречу через три года в фойе ЦДХ, поблагодарил его за тот незабываемый концерт «на пеньках», он ответил: «Сегодня будет веселее!» — и был прав). Удивительно, но на этом фестивале, в отличие от других опенэйров исполнители жили в таких же условиях, что обычные посетители, то есть не было какого-то деления на классы, что создавало прекрасную возможность для общения между исполнителями и слушателями. Почти как в походе, где все равны.
Субботним вечером мы карабкались на гору, чтобы посмотреть награждение лауреатов фестиваля, а также послушать выступления известных артистов, которые известны и за пределами Грушинского фестиваля. Звук был отвратным, ничего не видно, на горе, кстати тоже. Лишь под ногами песок и ощущение того, как он уходит из-под ног. Многие скатывались ниже со своих мест. Такие вот они Жигулёвские горы.
А в воскресенье с утра мы уже двинулись домой, чтобы привести себя в порядок, немного передохнуть, перекусить и снова отправиться на вокзал, чтобы сесть на следующий поезд и уехать до Москвы.
Эта поездка на Грушинский фестиваль стала последней на данный момент. Не факт, что я соберусь ещё раз туда, так как за место, где будет проводиться фестиваль, идут ожесточнённые бои двух кланов: тех, кто проводил когда-то давно этот фестиваль, и тех, кто хочет проводить уже в новом формате. Также идут бои за правообладанием и правоиспользованием имени Валерия Грушина в заголовках фестиваля. Ведь в последнее время Грушинский проводился даже в Кремлёвском дворце съезда, а также выездной летний Грушинский проводился в Коломенском — это в масштабах Москвы, а сколько таких «Грушинских» было по всей стране? — Никому неизвестно.
Плюс ко всему фестиваль начал загрязняться случайными людьми, которые к авторской песне никакого отношения никогда и не имел, и вряд ли когда будет иметь. Люди едут только за тем, чтобы выпить, да поваляться под деревом, иногда даже похулиганить — нарушители той самой атмосферы. На тридцатом фестивале, на котором я был, насчитали около трёхсот тысяч человек посетителей (да и так было видно, что людей очень много).
Летом две тысячи девятого года мы с соседом чуть не уехали на Грушинский фестиваль, но нам повезло, что мы не поехали, так как в том году с фестивалем уже случились непонятки, а именно — поляны теперь две, и на какую ехать — никто не знает. Мы же с ним проверили палатки и снаряжение, упаковали это и обмыли… На утро сил ехать ни у кого не было.
Очень жаль, что все хорошие и массовые начинания в нашей стране губятся своими же людьми: в стремлении перетянуть одеяло на себя, а значит и какие-никакие деньги; в разрушении атмосферы интимного соприкосновения с искусством авторской песни, слушая которые, человек открывается душой и становится человечнее.